После паводка

Конец летнего паводка. Отшумели на лугах и покатились вниз полые воды. Под августовским солнцем стали высыхать поемные озера. Обмелели протоки. Только серый след ила на травах и тальниках да копна сена, занесенная на вершину черемухи и повисшая на ее ветвях, как огромное воронье гнездо, напоминают о высокой воде. Успокоился и посветлел старый Амур. Сильнее заплескалась в нем рыба.

Конец летнего паводка. Отшумели на лугах и покатились вниз полые воды. Под августовским солнцем стали высыхать поемные озера

Неохотно возвращалась она с богатых летних пастбищ, где нагуливала жир. Полчища сазанов, карасей, чебаков, сомов, касаток еще и сейчас гуляют в озерах и протоках. Одни задержатся там до поздней осени, другие и вовсе не отыщут обратных путей к Амуру. Их будут клевать птицы, ими будут обжираться дикие звери - лисицы, барсуки, колонки, еноты.

Возвращение рыбы в Амур после паводка - какая это неповторимая картина!

Однажды я проходил по берегу Сухой протоки, разделяющей пополам левобережный остров напротив Хабаровска. Восточная часть протоки уже высохла, обнажив песчаное русло, а западная перестала оправдывать свое название: она превратилась в длинный залив Амура, скрытый густыми зарослями тальника. Откуда-то из глубины этих зарослей ко мне долетали странные звуки, похожие то на тихое хлопанье детских ладоней, то на всплески падающей воды, то на чавканье многих ртов. Временами они сливались в один приглушенный шум, и тогда шлепки и чавканье проступали в нем явственнее всех остальных звуков.

Привлеченный этим непонятным шумом, и раздвинул тальниковые кусты и увидел перед собой устье маленького ручейка, сбегающего с острова в протоку. Оно сплошь было забито сомами. Сомы ворочались здесь, переваливаясь один через другого, всюду из неглубокой воды торчали их лоснящиеся спины, хвосты и головы. Сомов было так много, а ручей так мал, что из-за тесноты они выталкивали друг друга на берег, опрокидывались, усиленно вращали гибкими телами и ползли вперед.

Навстречу им из ручья катился непрерывный поток мелкой рыбы - чебаков, карасей, коньков, пескарей, синявок

Навстречу им из ручья катился непрерывный поток мелкой рыбы - чебаков, карасей, коньков, пескарей, синявок. Между всей этой мелюзгой, иногда оседлав ее, в протоку карабкались раки. Это и привлекло сюда сомов. Они массами пожирали мелкую рыбу, чавкали, хлопали разинутыми ртами и глотали без конца. Задние напирали на передних, но передние стояли плотными рядами и не хотели уступать выгодных мест. Все они скопились у гнилой талины, поваленной поперек ручьи и перегородившей его слабое течение. Вода через валежину едва сочилась и волокла с собой уставших, намученных рыбок, которые падали сверху прямо в открытые пасти сомов. Их громкое чавканье я и принял издали за приглушенные шлепки детских ладоней.

Сомы жрали торопливо, жадно и много. Они толкались между собой, как поросята у корыта. Их желудки вздулись и стали круглыми. Из открытых ртов торчали рыбьи хвосты вперемешку с клешнями раков. Некоторые, уже не в силах проглотить хотя бы маленькую рыбью икринку, все-таки не отходили от валежины и бесполезно тыкались полными, словно законопаченными, ртами в обессиленных чебаков. Я стоял как вкопанный. Никогда в жизни не приходилось мне видеть такого рыбьего пиршества. Поистине это был праздник обжорства, где все объедалось, чавкало, давилось, причмокивало.

Из протоки в устье ручья подходили новые сомы, и если нм удавалось пробиться к валежине, - они хватали добычу на лету, подскакивали и пытались даже перепрыгнуть преграду, чтобы им никто не мешал обжираться.

Только выйдя на оцепенения, в которое меня привели сомы, я сообразил, что могу, пожалуй, до отказа набить ими свою охотничью сумку. Потеряв всякую осторожность, я спрыгнул с кручи берега к самой воде. Ой, что тут было! Напуганные моим появлением, сомы завертелись в устье ручейка, словно на большой сковороде. Они сотнями хлынули вниз, в протоку. Похоже было, что их сыпали туда из мешка. Иной обжора со страху выкатывался на влажный прибрежный песок и на раздутом, как резиновый мяч, брюхе сползал обратно, попадая не в воду, а на скользкие спины других сомов. В замешательстве сомы бросались из стороны в сторону, норовя поскорей выбраться из ручья, как из ловушки. Вода вокруг закипела, напоминая котел.

Пока я сбрасывал сапоги и засучивал брюки, чтобы начать охоту, - устье ручья наполовину опустело. Однако в мутной воде замешкался не один десяток сомов, я угадывал их по обнаженным хребтам, прижимал руками к песчаному дну и выкидывал на берег. Сомы стукались в мои ноги, выскальзывали из рук, но я хватал и хватал их, увлеченный необычной охотой.

Сумка моя действительно наполнилась доверху, Теперь мне можно было разглядеть свою добычу повнимательнее. У некоторых сомов при легком прикосновении к ним из пасти вылетала, подобно пробкам, разная мелкая рыбешка - до того много ее было набито в желудках этих обжор. Позднее мне удалось проверить, что в брюхе одного сома содержалось тринадцать рыбок. Они составляли почти половину его собственного веса!..

Обложив добычу травой и докинув сумку на плечо, я стал подниматься вверх по ручью. Поток мелкой рыбы не прекращался. В иных местах ручей обмелел настолько, что даже у пескарей проступали из воды спинные плавники. Чебаки и караси, облипая чешую, ползли боком. Коньки впервые выполняли роль соответственно своему названию - верхом на них ехали раки. Весь ручей напоминал какой-то удивительный конвейер. Рыба выбивалась из сил. Ее можно было прямо из ручья насыпать в корзины. Прутик - и тот был для нее серьезной преградой.

Встретив на пути затонувший сучок, чебаки не перескакивали через него, а переваливались, едва шевеля плавниками, либо обходили препятствие стороной. Многие отдыхали, отстаиваясь в ямках и вымоинах. Многие неподвижно лежали на отмелях. Среди живой плыла мертвая рыба.

По всему руслу высыхающего ручья расхаживали птицы - малые болотные цапли, пугающие своими дикими воплями амурских рыбаков, длинноногие кулики, торопливые бекасы. Одни уже насытились и просто полоскались тут, как бабы с бельем, другие, выхватив из-под ног пескаря или синявку, вытягивали шеи, запрокидывали головы и проглатывали добычу. С ветвей тальника, нависающего над ручьем, поминутно срывались зимородки и камнями падали в воду. Я вспугивал птиц своим появлением, они громко хлопали крыльями при взлете, кружились над островом и снова опускались в ручей - уже позади меня.

Кончились тальниковые заросли, и передо мной открылось длинное озеро - то самое, откуда вытекал ручей. В нем было еще много рыбы, она плескалась у берегов, поросших осокой, пряталась среди кочек, тысячными стаями скапливалась у входа в ручей. Успеет эта рыба уйти в протоку, а из протоки в Амур? Вряд ли. Завтра пересохнет ручей, и пути к Амуру будут отрезаны. Пройдет еще несколько недель - высохнет и озеро. Тогда на его месте будет кладбище рыбы. Такие кладбища я видел у берегов Ханки, где ноги человека по колено вязнут в рыбьих костях, на далеком зейском острове, где лисицы вытаскивают из ям еще полуживых сазанов, в долине Обора, где колонки и сейчас жиреют на карасях.

Не вся рыба возвратится в Амур. Позади меня, в устье ручья, наверное, снова чавкают сомы. Где-то пути рыбьих стай перехватят птицы и степные зверя. Но в миллиардах икринок оставлено их потомство. Придет новая весна, и полчища рыб опять появятся на лугах, в ручьях, лесных ключах, озерах и протоках. Их разошлет во все концы старый Амур, чтобы люди не переставали дивиться его сказочной щедрости.